Ведущие принципы научного мировоззрения меркантилистов хорошо известны: золото и сокровища любого рода как выражения сути богатства; регулирование внешней торговли с целью обеспечения притока в страну золота и серебра; поддержка промышленности путем импорта дешевого сырья; протекциониские тарифы импортируемые промышленные товары; поощрение экспорта, особенно готовой продукции; рост населения для поддержания низкого уровня заработной платы. Безусловно, сердце меркантилизма – доктрина активного торгового баланса, как непременного условия национального благосостояния. Немедленно возникает вопрос о том, как вообще можно было прийти к подобной убежденности. Адам Смит дал первый и наиболее простой ответ: меркантилизм есть не что иное, как сплетение протекционистских заблуждений, навязанных продажному парламенту “нашими торговцами и промышленниками”, и основано оно на “простейшем представлении, будто богатство состоит в обладании деньгами”. Как и инвалид, государство должно тратить меньше, чем получает, если намерено увеличить свое богатство. Какую материальную форму принимает этот излишек сверх потребленного? Меркантилисты отождествляли его с приобретением твердых денег или сокровищ. Ошибочно ставился знак равенства между деньгами и капиталом, а также активным сальдо торгового баланса и ежегодным превышением дохода над потреблением. Таким было существо смитианской критики меркантилизма.

Со времен Адама Смита комментаторы никогда не переставали обсуждать вопрос на самом ли деле меркантилисты отождествляли деньги и капитал, или, используя архаичную терминологию, звонкую монету и богатство? Принимая во внимание поразительную небрежность, с которой авторы того времени употребляли такую привычную, обиходную лексику, едва ли удивительно, что в литературе допускается более чем одно толкование этого вопроса. “Один из лучших английских авторов в области торговли”, – как признает Адам Смит, цитируя Томаса Мана и Джона Локка, – начинали с замечания, что богатство страны состоит не только в ее запасах золота и серебра, а еще в земле, строениях и всякого рода потребительских благах; однако в ходе их рассуждений земля, и строения и потребительские блага, похоже, выпадают у них из памяти, и их доводы частенько сводят к золоту и серебру”. Оценивая величину имущества в Англии конца XVII в., Уильям Петти заключает, что общее количество денег составляло менее 3% совокупной собственности. В своем “Трактате о налогах и сборах” (1662) неограниченному накоплению драгоценных металлов он противопоставил тезис, который называли доктриной потребностей торговли по отношению к количеству денег: “Для того, чтобы нация могла осуществлять торговые операции, необходимо наличие определенной меры и подобающей пропорции, превышение или недостижение которой приносит одинаковый урон”. Тем не менее это не помешало более поздним авторам ставить знак равенства между количеством денег и национальным богатством или призывать к перманентному поддержанию активного торгового баланса.

Можно процитировать умеренных меркантилистов, не отождествлявших деньги и капитал и вслед за Аристотелем подчеркивавших чисто условную природу денег, но также справедливо и то, что почти все меркантилисты питали иллюзию о том, что деньги есть в некотором роде “важнейшее средство”. Деньги – это “жизнь коммерции”, “насущный дух торговли”, или, словами Бэкона, “как навоз – плохи лишь, пока лежат без дела”. Такого рода одушевленная образность была резюмирована в доктрине XVIII в. о том что, “деньги стимулируют торговлю”, но она была в ходу столетиями прежде без какого-либо явного теоретического обоснования. В конце концов обсуждать этот вопрос бесцельно, ибо отсутствие устоявшейся терминологии в литературе того времени делает почти невозможным проведения различия между аксиоматической идентификацией денег и богатства и более общим предположением, что увеличение одного всегда приводит к увеличению другого.