опасны

не только для объекта воздействия, но и для применяющего их, так как перестраивают и его сознание тоже.

Вторая проблема: для достижения политического результата пользователю “high-hume”’a достаточно формировать нужный тип сознания у не более чем 20% населения, составляющих элиту общества, влияющую на принятие решений и служащей примером для подражания.

Усилия в этом направлении достаточно прочно отделяют элиту от основной массы населения и создают в обществе внутреннее противоречие между самозагипнотизированной элитой и народом. Более того: элита, отделившись от народа, начинает воспринимать только идеи, соответствующие ее установкам. В результате 80% интеллектуального потенциала общества растрачивается - в то время как при обычной демократии и даже во многих видах относительно авторитарных режимов не существует двух обособленных типов сознания, и рожденные в низах идеи по различным капиллярным системам все-таки диффундируют на самый верх.

Таким образом, последовательное применение информационных технологий к элите общества ограничивает пространство демократических механизмов самой элитой и тем самым сокращает потенциал общества. Мы видели это на примере российских реформаторов 1992-98 годов, за счет применения к себе самим передовых информационных технологий сумевших за семь лет своего господства оторваться от населения едва ли не сильнее, чем коммунисты - за семьдесят лет своего.

В результате возникает парадокс: при противоборстве с неинформационным обществом более передовое информационное должно оказываться менее гибким и адаптивным и, следовательно, менее жизнеспособным, хотя и более сильным. Не в этом ли состоит одна из причин парадоксальной жизнеспособности авторитарных режимов в конце ХХ века?

Возможно, данный феномен является «встроенной гарантией» от информационного империализма, от подчинения мира одной, наиболее информатизированной стране. А полное подавление сознаний других стран информационными технологиями невозможно из-за различий в культуре, которая автоматически отстаивает минимальный интеллектуальный и информационный суверенитет каждой нации. Но уповать на это как на основное решение грядущих проблем в условиях постепенной интеграции культур в одну общемировую (на первом этапе в три основных - христианскую, исламскую и буддийскую) слишком наивно.

Рассматривая частный случай информационной войны - “культурную агрессию” (то есть навязывание своей культуры обществу, потенциалу которого она не соответствует) как инструмент международной конкуренции (применяемый пока в основном неосознанно, в порядке завоевания рынков сбыта для товаров - носителей данной культуры), следует решительно переоценить роль традиций.

Традиции - психологическая защита от нового: попытка жить, как будто ничего не случилось. В условиях попыток перестройки массового сознания явных и потенциальных конкурентов традиции становятся не страусиным прятанием головы в песок, но минимизацией негативных последствий перемен «явочным порядком»: попыткой «отмены игнорированием» этих перемен или отмены максимальной их части. То есть это стихийное отражение информационной атаки информационным же методом.

* * *

Описанное свидетельствует, что появление и распространение метатехнологий снижает значение финансовых ресурсов с точки зрения конкурентоспособности обществ и корпораций: если раньше они были главным источником могущества, то теперь становятся лишь его следствием. Главным источником рыночной силы становится интеллект, воплощенный в организационных структурах исследовательских и рыночных корпораций, создающих метатехнологии и удерживающие контроль за ними.

Перефразируя М.Фридмана, можно сказать, что с возникновением информационного общества деньги начинают терять свое значение. Причина в том, что собственность на метатехнологии в принципе, по чисто технологическим причинам органически неотчуждаема от их владельца - создавшего и поддерживающего их интеллекта.

Метатехнологии все в большей степени будут превращаться во «вторую природу», образуя рамки и задавая условия развития личности и человечества в целом. В этом качестве они постепенно будут заменять рыночные отношения и права собственности, выполняющие эти функции с момента появления денег. В определенном смысле слова «вторая природа», образованная метатехнологиями, станет для информационного общества таким же внешним ограничением и стимулом развития, каким для первобытнообщинного общества была «первая» природа.