С самого начала реформы государственные предприятия находились под фактическим контролем своих рабочих и управляющих. Формальный, юридический собственник, - обычно представленный государственным казначейством или заново созданной государственной организацией, - в значительной степени уклонялся от контроля. Не было формального защитника интересов капитала.

Отсюда не следует, однако, что здесь верна стандартная модель фирмы,

управляемой работниками. Здесь более подходят модели принятия решений на фирме,

где доминируют “инсайдеры” (т.е. уже занятые на данном предприятии в

противоположность потенциальным “новичкам”) подобные тем, которые развиты для

рыночных экономик. Данные модели предсказывают, что заработная плата

устанавливается на таком высоком уровне, какой возможен при поддержании

стабильного уровня занятости среди работающих на предприятии (Commander,

Coricelli i и Staehr 1992 и Lane и Dinopoulos 1991 обосновывают приемлемость

этих

моделей в контексте переходного периода). Но они приемлемы только с тремя важнейшими оговорками. Первая оговорка касается относительной роли рабочих по сравнению с управляющими. Институционально роль рабочих существенно различна в разных странах. Проанализированные практические ситуации показывают сильную зависимость между институциональной организацией и реальными действиями. К 1992 году чехословацкие и венгерские промышленные рабочие в целом не играли или играли небольшую роль в принятии решений, в то время как польские и румынские рабочие были существенно более влиятельны (Estrin, Schaffer и Singh, 1993). Кто-то может спросить, как управляющие вообще способны иметь какую-то власть на фирмах при фактическом отсутствии конечного собственника. Ответ проистекает частично из формы институтов - такой, как право рабочих советов в Польше смещать управляющих, - частично из того, что рабочие нуждаются в опыте управляющих, дабы фирма выжила в трудные времена. Вопрос здесь состоит в том, какова связь между силой профсоюзов и влиянием рабочих внутри фирмы. Численность профсоюзов остается большой во всех странах, но их воинственность сильно различается. Численность и воинственность профсоюзов явно были выше в Болгарии и Румынии, воинственность, в известной степени, обеспечивалась “новыми” боевыми союзами, численный состав - старыми профсоюзными структурами. Хотя данные о забастовках не доступны, ясно, что забастовочное движение достигло самого высокого уровня в Румынии, Польше и Болгарии. Воинственность профсоюзов в бывшей ЧСФР и Венгрии почти полностью отсутствует. Кажется, что сила профсоюзов в различных странах связана с властью рабочих на предприятиях, но следует, вероятно, рассматривать оба эти явления скорее как отражение одной и той же причины - общей роли рабочих в переходном процессе, а не как явления причинно связанные друг с другом.

Вторая оговорка касается перспектив рабочих и управляющих, которые (перспективы), в свою очередь, зависят от процесса приватизации. Подходы к приватизации в отдельных странах различались очень значительно, по масштабам, процедуре и по времени осуществления (см. Fridman, Rapacjzynsky in Earle 1993).

В некоторых странах, таких как Болгария и Румыния, несмотря на тщательно разработанные планы, было достигнуто немногое (за исключением малой приватизации преимущественно в розничной

торговле). И, за исключением России и Чешской Республики, большая приватизация осуществлялась медленно, действительная смена права собственности и прав контроля существенно запаздывала по сравнению с объявленным распорядком.

В России работники поощрялись к тому, чтобы взять фирмы в свои руки, при этом управляющие получали несоразмерно большую долю в капитале (Boyko, Sheifer и Vishny 1993). В отличие, от этого чешская и румынская массовая приватизация предоставила более ограниченные права “инсайдерам”, но в обеих странах все еще не вырисовывается сколько-нибудь определенный результат. Польша занимает промежуточное положение. В целом по прошествии времени вероятность того, что работники предприятий получат существенные права возросла; в основном это можно рассматривать как политическую цену, уплачиваемую за то, чтобы приватизация действительно осуществлялась. Это важно потому что это формирует предприватизационные ожидания и рабочих, и управляющих. Когда в начале реформы приватизация казалась очень близкой, а доли сегодняшних работников в капитале фирм после приватизации представлялись маленькими, для управляющих и для рабочих было мало оснований работать на длительную перспективу и приступать к структурным преобразованиям. В некоторых случаях - как в Польше в 1991 г. - это привело к требованиям повышения зарплаты и ассоциировалась с поведением, направленным на декапитализацию фирмы. Но замедление приватизации и более высокая доля работников в приватизируемом капитале заставили фирмы работать на более отдаленную перспективу. Это становится характерным и для Польши (Pinto, Belka и Kzajewski 1993). Однако это хрупкое равновесие и замедление приватизации может быть симптомом растущей неспособности к достижению консенсуса, необходимого для смены формы собственности. В таких случаях - Болгария и Румыния, возможно, лучшие примеры - выигрыши от дальновидного поведения менее очевидны и может последовать действительная декапитализация.